Николай Зенькович - ЦК закрыт, все ушли... [Очень личная книга]
— То есть он каким-то образом, неведомым нам, обнадежил приехавшее окружение, дал понять, что он на их стороне? — как можно спокойнее, скрывая ироничную интонацию, спросил я.
— Да. А затем круто изменил решение, использовав выгодную ситуацию, которая сама давалась в руки. Риск, конечно, громадный, но разве вся шестилетняя деятельность Горбачева не умелое балансирование на краю пропасти? И он снова пошел ва-банк.
— Но ведь обитатели Фороса, как они утверждают, находились в заточении? Была глухая изоляция...
— Раиса Максимовна рассказывает, что восемнадцатого августа около пяти часов вечера к ней в комнату неожиданно вошел взволнованный . Михаил Сергеевич и сказал, что произошло что-то страшное. Начальник охраны Медведев доложил, что из Москвы прибыла группа лиц. Они уже на территории дачи, требуют встречи. Но он никого не приглашал. Это изоляция, сказал Горбачев. Или даже арест. Значит, заговор. Выходит, Михаил Сергеевич еще до встречи и разговора с приехавшими догадался, с какой целью они прибыли? Что же мешало ему отдать приказание личной охране арестовать заговорщиков или хотя бы оставить их иа даче в качестве заложников? Нет, не добившись от него подписания указа о введении чрезвычайного положения и передачи полномочий Янаеву, они беспрепятственно уезжают назад. Право, это выглядит странно. Более того, выясняется, что после этого он имел разговор с Шахназаровым, Вольским — и не обмолвился ни словом. Почему? Не похож ли почерк восьмерки на почерк самого президента? Есть основания полагать, что и у Горбачева была программа жестких мер. Во всяком случае, можно предположить, что «парламентеры» уехали, так и не поняв, принудили ли они президента к подчинению или он действительно согласился с их доводами. Несомненно одно: они были уверены, что Горбачев к ним вскоре присоединится. Возможен и другой вариант— они предложили ему «нейтралитет», пообещав не связывать его имя с введением чрезвычайного положения — за границей могут не так понять. Дескать, мы сами все сделаем, а вы слегка «поболейте». Посмотрим, что из этого получится. Сначала он согласился, а потом резко изменил позицию...
Спустя некоторое время кинодраматург Владимир Дашкевич опубликовал в «Независимой газете» свой сценарий версии трех августовских дней. Он обратил внимание, что Горбачев неотрывно сидел на всех слушаниях сессии Верховного Совета СССР, касающейся переворота. Но когда на трибуну вышел Лукьянов, нервы президента страны не выдержали, и он вышел из зала. Политика все же грязное дело, говорит известный кинодраматург и делает сенсационное заключение, правда, еще раз оговорив, что это не логика подлинных событий, а созданный его воображением сценарий государственного переворота.
Сенсация же заключалась в следующем: Горбачев договаривается со своим старым другом Лукьяновым, что в случае введения чрезвычайного положения тот оттянет начало внеочередной сессии Верховного Совета СССР хотя бы на неделю. В тот же день, восемнадцатого августа, президент страны обзванивает президентов республик, чтобы они знали— он здоров и продолжает работать. Затем он отключает правительственную связь и на два с половиной дня погружается в мучительную неизвестность. Риск — привилегия тонких политиков.
Воображение художника нарисовало и разговор президента с прибышими в Форос Янаевым, Пуго и их сподвижниками восемнадцатого августа. Разгневанный президент отказывался от введения чрезвычайного положения, говорил, что это авантюра, гибельная для страны. Однако вице-президент и министры продолжали настаивать. «Вы берете ответственность на себя? Вы хотите объявить, что я болен, ввести чрезвычайное положение, а затем заставить послушный Верховный Совет СССР признать это решение конституционным?»— спрашивает Горбачев. Те отвечают, что будут с нетерпением ждать, когда президент присоединится к ним.
Президент разражается длинной речью. Он использует свою выдающуюся способность говорить так, чтобы у слушателей «поехала крыша». Понять, принял ли он их доводы или нет, по этой речи невозможно. Но исподволь президент внушает своим соратникам: они могут действовать. Впрочем, заговорщики уезжают, так и не поняв, принудили ли они президента к послушанию. А Горбачеву важно, что они по-прежнему признают его президентом, в чем он убедился, слушая по телевизору девятнадцатого августа пресс-конференцию путчистов, на которой Янаев заявил, что Горбачев присоединится к ним, они еще поработают вместе.
Тут сам собой возникает вопрос: получается, телевизор на даче все-таки работал? Хотя сначала и телевизор, и радио были вроде отключены. Но девятнадцатого вечером телевизор заработал — после настойчивых требований заточенных. Конечно, здесь могло быть обычное совпадение: телевизор заработал как раз в то время, когда транслировали пресс-конференцию ГКЧП.
И еще один вопрос: почему неудавшийся переворот, если, конечно, он был, так внезапно прекратился? Это тоже одна из загадок. Ведь у заговорщиков была возможность продолжать борьбу, поскольку часть армии и КГБ все еще исполняли приказы ГКЧП. Можно предположить, считает Дашкевич, что в ночь на двадцать первое августа Горбачев включил правительственную связь и потребовал от заговорщиков, чтобы войска из Москвы были немедленно выведены.
Интересно, если бы Лукьянов собрал сессию не двадцать шестого, а двадцатого августа, она бы конституировала ГКЧП? Скорее всего да, отвечает кинодраматург. Она ведь безропотно сдала Лукьянова Ельцину. Точно так же сдала бы Горбачева путчистам. Поэтому Горбачеву было важно, чтобы Лукьянов оттянул начало сессии хотя бы на неделю. Вообще-то Горбачев мастерски, даже виртуозно разыграл ситуацию.
Получается, он выиграл? И выиграл, и проиграл. Выиграл, отстояв политическую идею. Проиграл, потому что вернулся в совсем другую страну. Он сначала не понял, что это уже страна Ельцина. Как и то, что он уже подчиняется Ельцину, потребовавшему опечатать здания КПСС. Горбачев безропотно выполнил это требование. А вот тут и встает немаловажный вопрос: с кем остался Михаил Сергеевич? Похоже, что мы тогда просмотрели только первую серию кино. Вторая была впереди. Она— о ситуации человека, который переусердствовал в лавировании и манипуляциях. Этот человек все отдал Ельцину, своему многолетнему сопернику, включая станок для печатания денег. Да и сам он получал зарплату из кассы России.
В конце августа 1991 года немало людей считали, что если даже тайна Фороса и прояснится на судебном разибрательстве, то народ об этом узнает не скоро. Свидетельство тому — пресс-конференция председателя парламентской комиссии по расследованию попытки государственного переворота Александра Оболенского. Он во всеуслышание с телевизионного экрана заявил, что правду о Форосе узнают только через несколько поколений. А сам он дал подписку о неразглашении сведений по этому вопросу.
Месяца через полтора после разговора с аналитиками-прогнозистами, будучи уже безработным, я встретился с одним из них в Фили-Кунцевском парке. Старичок-боровичок выгуливал собаку. Около часа бродили мы по осенним аллеям.
— Смотрите, что сделал Горбачев, вернувшись из Фороса, — размышлял многолетний обитатель цековских дач. — Первым делом разукрупнил КГБ — вывел из подчинения комитета бывшую «девятку», занимавшуюся охраной руководителей государства, перепод-чинил ее лично себе. Выделил в самостоятельную структуру службу правительственной связи, которая теперь тоже подчиняется непосредственно президенту. Он замкнул на себе многие другие специфические службы, которые ранее входили в систему КГБ. С какой целью это сделано? Чтобы исключить возможность повторения того, что произошло с ним в Форосе. Решения правильные, они продиктованы соображениями надежной безопасности первых лиц государства, предотвращения каких бы то ни было попыток военного переворота. Вот только ума не приложу, почему, предприняв самые разные меры, исключающие возможность повторения Фороса, Горбачев ничего не сделал по линии медицинской?
— Как это?
— Он мог бы первым среди советских лидеров заложить цивилизованную, принятую в большинстве демократических стран традицию, согласно которой население располагает достоверной информацией о здоровье первых лиц государства. Понимаете? Сама ситуация требовала того, чтобы было Обнародовано медицинское заключение о состоянии здоровья президента. Вспомним, сколько было в печати различных предположений о характере заболевания Горбачева. Да и сейчас об этом немало пишут. А какую информацию мы имеем? Ровно никакой. Только слухи. Казалось бы, опубликуй бюллетень— и дело с концом. Затянувшееся молчание меня, честно говоря, беспокоит.
Продолжение этого разговора я обнаружил на страницах многих наших газет. Чего греха таить — значительная часть населения поверила гэкачепистам, отстранившим президента от власти «в связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения своих обязанностей». Такую доверчивость можно объяснить лишь неинформированностью людей. В любой демократической стране этот номер не прошел бы. Абсолютное, почти стопроцентное неведение о состоянии здоровья Горбачева едва не сыграло с ним злую шутку.
